Отказ

Внешне Стефаун воспринимает это мужественно. Он второй раз получает такое письмо. Однако он совсем падает духом, когда, дочитав бумагу до конца, выходит из банка. Дождь перестал, солнечный свет разливается по мокрым улицам, и кажется, будто в воду напустили желтой краски. Стефаун плетется повеся голову. Кто бы в такой день мог подумать, что простой бумажкой убили одного из самых юных граждан этой страны, убили задолго до рождения.
Никто не знает, куда идет Стефаун. Да это и неважно, до этого нет дела и ему самому. Лишь бы не идти домой. Разве приятно принести жене этакие новости? Оттого-то и идет он неведомо куда, ненавидя и мир, и человечество, народ свой и страну. Ненавидит он, можно сказать, всем своим существом, этот маленький и слабенький человечек. Ему хочется драться и пинаться. Он идет вброд по солнечному половодью, сжимая кулаки в карманах, а из сердца его так и рвутся слова, каких он никогда прежде не употреблял. Мало-помалу прилив ненависти убывает. Наступает безразличное спокойствие человека, который потерпел поражение и знает, что должен примириться с выпавшей ему долей.
Тогда Стефаун поворачивает и направляется домой. Идет он медленно, взвешивая на каждом шагу свои мысли, подбирая в уме слова, сочиняя целую речь. Каждый шаг приближает его к печали, к той самой печали, которая избороздит милое лицо жены, и оно потемнеет и станет суровым. Каждый шаг приближает к крушению надежд, которое он увидит в ее глазах, к невысказанному разочарованию и укору. Он, который должен был бы уметь построить мост через любое препятствие и перевести ее, не ведающую, как ребенок, забот, – он возвращается домой побежденным и бессильным.

Приход домой

Так он приходит домой. Бесшумно отворяет дверь и застывает на пороге. Она, склонившись, водит по ковру пылесосом. Кажется, словно все горе дня навалилось на согнутые плечи молодой женщины, хотя внимание ее направлено на то, чтобы выбрать из сероватого ковра каждую пылинку. Из-за гуда пылесоса она не замечает мужа. Он стоит тихо и смотрит на нее, не в силах подойти и изодрать в клочки все ее надежды.
Потом он все-таки подходит и грустно кладет ей руку на плечо. Она оглядывается и читает ответ в его глазах. Смотрит ошеломленно. Потом выпрямляется и молча поворачивается к нему. Они стоят посреди комнаты, сраженные некой неумолимой верховной силой. На такую неудачу у людей не бывает иного ответа, кроме как прижаться друг к другу и почувствовать, как тела встречаются в объятии, придающем смысл человеческой жизни. Рядом жужжит пылесос.
Город всё такой же, хотя время шествует по его проспектам. Через какой-то срок, может быть, еще одна широкая улица шагнет за город, выписав этакую петлю, словно взбрыкнул норовистый жеребенок. Это, наверное, оттого, что человек, который чертил ее на плане, расчихался в то утро. А ратуша в один прекрасный день окажется в озерке. Правда, в одной старинной книге написано, что строить дома на песке не годится. Однако об опыте строительства на воде там забыли сказать. Наверное, думали, что об этом говорить не требуется. Нетрудно также вообразить себе, что городская – простите! – столичная больница будет открыта в связи с очередными выборами или что достроят шпиль Хадльгримской церкви. У столичного духовенства появится, наконец, возможность переговариваться с Создателем. Конечно, при условии, что останутся силы и голос после утомительного подъема по длинной лестнице.

Народ

Но сами по себе никакие это не перемены, и город все такой же.
А народ? Изменился ли он-то? Разве он не продолжает костить своих политических деятелей, чтобы потом вновь переизбрать их? Хотя давно можно было бы понять, что народ получает таких правителей, каких он заслуживает, поскольку сам их выбирает.
А какие замечательные люди политики! И что можно возразить против той безобидной болтовни, что извергается в залах альтинга из умственных кладовых людей, пристроившихся тут ради блага народа?
Да, народ наверняка не изменился. Неужели ничто не изменилось?
В стране только две политические партии. Они называются Партия прогресса и Партия возрождения и, уж конечно, являются отчаянными противниками, как и положено партиям, хотя расхождения в политике между ними не бог весть какие. Наигранная перебранка происходит между ними для того, чтобы прикрыть подлинную игру, где на карту ставится личная власть и влиятельность. Прогрессисты стоят у власти и, разумеется, управляют страной, как и полагается, плохо.
И можно понять банковского кассира Стефауна Халльдоурссона, когда он, получив отказ, идет на свидание со своим другом, владельцем автомобильного магазина Магнусом Вьестейнссоном, и ему кажется, что он в этом мире – точно одинокая скала в бушующем море. Вся беда Стефауна в том, что Партия возрождения не стоит у власти. По этой причине ему дважды отказывали в лицензии, или попросту в разрешении, на рождение ребенка.

Опять отказ

В кафе стойкий запах пригорелых блюд словно въелся в деревянные стены. Стефаун и Магнус сидят молча за столом у окна и слышат, как в глубине зала пьяный из последних сил пробует говорить сам с собой. Но, видимо, слушатель не слишком внимателен, а оратор еле ворочает языком. И беседы не получается. Правда, иногда пьяному голосу удается гордо возвыситься, но тут же силы оставляют его, и он опускается до нечленораздельного бормотания.
У Стефауна тяжело на душе. Он наклоняется над столом и разглядывает скатерть.
– Я только что опять получил отказ, – говорит он.
– Подавай опять.
– Ты же ведь не хуже моего знаешь, это бесполезно, если наверху все останется по-прежнему.
– Угодите вы в пекло, окаянные, – возглашает пьяный. – Вариться вам в кипящем котле… Негодяи вы и…
– У тебя только два выхода: либо подавай снова, либо махни на все это рукой и примирись со своей участью. И выжидай.
– Отказаться? Ни за что. Мы должны получить разрешение.
– Тогда тебе надо подавать вновь. Может, удастся сделать что-нибудь, покуда прошение будет рассматриваться.
– Что за проклятая жизнь! – стонет теперь забулдыга в своем углу. – И никому-то дела нет до моей окаянной жизни. У-у, скоты…
– Это низость.
– Низость? Ты так думаешь?
И Магнус приподнимается.
– А как было, когда твоя любимая Партия возрождения стояла у власти? Разве все тогда получали лицензию на ребенка безо всяких, а? Когда вашим потребовалось ввести этот порядок, сколько разглагольствовали о том, что надо решить важнейшую проблему человечества – проблему народонаселения.
– Не стоит нам ссориться, – тихо говорит Стефаун.

Лицензия на детей

– Погоди, я не кончил. Я хочу убедиться в том, что ты помнишь, как именно вы, возрожденцы, ввели лицензию на детей. А не мы. Нам такое никогда и в голову не пришло бы. Именно вы начали использовать этот порядок в собственных интересах. Чтобы у вашей партии было больше людей. Тогда ни один прогрессист не получал разрешения на ребенка. Тогда никто не стеснялся говорить о гражданах желательных и нежелательных.
А теперь это стало низостью? Нет, друг мой. Беда твоя в том, что ты не женился, пока твоя партия была у власти. А теперь надо смотреть правде в глаза и по одежке протягивать ножки. Существующий порядок уже не изменить, ведь все согласны, что он необходим. Остается только использовать окольные пути. Я не всесилен. Ты хорошо знаешь, что партийное руководство никогда не согласилось бы выдать разрешение члену оппозиционной партии, если только к тому не будет особых оснований. Противоестественно поддерживать своего противника.
Не успел Магнус закончить свой монолог, как пьяный попытался встать. А когда это ему удалось, принялся шататься по залу. Вот он пробирается по пустому залу, размахивая над головой горящей сигаретой, словно символом истины, и непрерывно что-то бормочет. В нагрудном кармане у него виднеется красная расческа. Когда его взгляд падает на двух друзей, он вытягивается в струнку и перебирает ногами, чтобы удержаться в вертикальном положении.

Партии

– Ага! Ребята! – говорит он, через силу улыбаясь.
Но улыбка все время соскальзывает с лица, поскольку у него нет сил управлять мышцами губ. – Развлекаетесь в хорошую-то погоду, как и я, а?
И он тут же потащился дальше.
Магнус вдруг заявляет:
– Ну, конечно же, выход есть, чертовски простой. Чересчур простой, чтобы сразу мог прийти в голову.
– И какой же, позволь спросить?
– Ты перейдешь в другую партию.
– Перейти в другую? – говорит Стефаун, и голос у него дрожит. – Ты ведь не хуже меня знаешь, что я никогда не смогу это сделать. Моя партия выдвигает идеи, с которыми в нашей стране, как это очевидно для каждого здравомыслящего, связаны все надежды на будущее. А ты хочешь, чтобы я очертя голову убежал от них из-за личной корысти? Нет, друг мой, этого я никогда не сделаю.
– Беда твоя, Стефаун, друг ты мой, всегда была только в том, что ты вечно служил идеям, вместо того чтобы заставлять их служить себе.
– Может быть, и впрямь это моя беда, хоть я и не считаю это своим недостатком. Короче говоря, уж так я устроен. И я не собираюсь отступаться.
– Детский и устарелый образ мыслей. Оставим эту тему. Я думал, мы пришли сюда решать конкретную задачу, а не спорить из-за политики.
– Да. Прости. Но я не могу.
– Дело твое. – Магнус пожимает плечами. – Я только указал тебе, как быть. Это единственный выход, который я пока вижу. Если ты не можешь пожертвовать своей дурацкой партией ради семьи, дело твое. Тогда подавай прошение, а я попробую тайком продвинуть его.
– Спасибо тебе. Так и сделаю.

Дома молодая женщина

А дома сидит молодая женщина и дышит на оконное окно, чтоб ей стало легче на душе. Когда запотевшее стекло становится совсем мутным, она идет к соседнему окну и начинает дышать на него.
Она перестала плакать. На нее нашло то унылое спокойствие, какое обычно следует за слезами. Ей хочется иметь ребенка. Сердце этой женщины бьется не ради политики, а ради новой жизни. Молодые бедра, крепкая грудь, горячее дыхание и иссиня-черные глаза, которые глубже, нежели море. Знает ли кто, какие волны вздымаются и рушатся в груди у такой женщины? Если есть кто-нибудь, кто возьмется сказать, что появление на свет ее сына не согласуется с интересами государства, пусть назовется.
Когда же в этом доме будет раздаваться веселый смех и пронзительный плач ребенка, который в радости и горе учится познавать удивительную жизнь человеческую? Разве обретет ее тело земную наполненность, если ему не будет дано участвовать в том творении, которое ему свойственно?
Женщина ждет мужа. Из-за этого она ходит от окна к окну и смотрит на улицу, а влажный пар ее дыхания оседает на стеклах.

Ночь

Она видит, как легко плывут по воздушной глади чайки с неподвижно распростертыми крыльями, видит, как они по своей воле прилетают и улетают и кружат только потому, что им так хочется. Они хозяева своим мечтам и своим будням.
Они сами правят крыльями своей жизни, и ничто не может нарушить их полета: ни ветер, ни море, ни дождь, ни солнце.
Сумерки мало-помалу сгущаются, ей кажется, что полумрак словно липнет к ней. Она знает, что, встав, она сможет стряхнуть его с себя. Но не шевелится. Сидит в тишине у окна, смотрит на улицу и вздрагивает, когда муж открывает дверь.
– Попытаемся еще раз, – говорит он.
– Да, надо еще раз, – говорит она.
Они стоят бок о бок и смотрят из окна на море, бурное и серое. Они стоят одни лицом к лицу с миром и в третий раз собираются начать борьбу за новую человеческую жизнь.
Дни проходят. Они гибнут, точно цветы, бездумно сорванные и брошенные маленьким ребенком. А на их место приходят новые дни. Они неиссякаемы как деньги, которые Стефаун считает из недели в неделю. Только и разницы, что дни не похожи один на другой, как деньги. Новый день бывает посветлее и потеплее минувшего. Так бог перебирает четки дней, пока не наступает весна.
Ночь уже устала темнеть, и внезапно вспыхивает день с солнцем на небе, с травинками, дрожащими на ветру, с грохотом автобусов. С моря подходит траулер. Его есть кому встретить – против обыкновения, нет забастовки.
Когда серые волны прилива начинают хлопотливо взбираться на прибрежные камни, многоквартирный дом просыпается от солнечного света. Просыпается невероятно долго. Сперва хлопают двери на втором этаже. Гул поднимается по лестнице и затихает, лишь вдоволь помучив барабанные перепонки всех жильцов. Потом на пятом этаже встает, приподнимаясь на локтях в кроватке, маленький ребенок, сбрасывает голубую клетчатую перинку и громким плачем дает о себе знать всему дому. Вслед за тем на третьем этаже хозяин выбирается из кровати, чтобы основательно облегчиться после ночи, и в прихожей наступает кошке на хвост. Тут же просыпаются все женщины и начинают без особого успеха расталкивать спящих мужей. В мире и тишине проходит еще какое-то время. Потом – словно кран отвернули. Или, может быть, по дому ударили волшебной палочкой. Все теперь делается враз. Звенит и разносится эхом радио. Дети поднимают шум по всей лестнице. С треском и грохотом распахиваются окна и двери. Вот тогда просыпается и оживает Стефаун Халльдоурссон, вспоминает, какой нынче день, выпрыгивает из постели, быстро одевается и бежит в ванную бриться. Жена окликает его и спрашивает, к чему такая спешка. А он, в свою очередь, спрашивает, помнит ли она, какой нынче день.
Вскоре он вместе с другими людьми стоит на тротуаре, ожидая, пока дребезжащий автобус съедет к ним с горки.

Автобус

В автобусе едут по большей части рядовые канцелярские и банковские служащие, так похожие друг на друга, словно их на заводе наштамповали. А эти двое смахивают на моряков с траулера, руки у них что лопаты. У одного пассажира настолько глуповатый вид, что сразу становится ясно: это учитель.
Есть там и несколько небритых чернорабочих да еще две старухи в национальных костюмах, которые, по-видимому, выползли на свет божий, чтобы показать, что еще живы. Взгляд у них добрый, как и положено старушкам. Проходя мимо них, Стефаун слышит, как одна говорит другой:
– А скажи-ка ты мне, как там, на востоке живется моей Торкадле?
– Ох, да что и спрашивать про нее, горемыку. От нее, бедной, одно воспоминание осталось – попала в богадельню, на том и делу конец. Вот так-то! – вздыхая, говорит старуха.
– Экое торе. А с ее сынишкой вроде не все в порядке?
– А уж что так, то так. Все картинки малюет или что-то такое. Знаешь, ведь горбатого могила исправит.
Потом Стефаун выбирается из тесноты мирка автобуса, чтобы пройти остаток пути пешком. Тут он вспоминает, что не удосужился просмотреть газету, и направляется к киоску. Ему приходит в голову, что, пожалуй, не слишком разумно читать в приемной министра газету «Возрождение». Тем более обращаясь по такому делу. И он покупает газету «Прогресс» у шустрого мальчонки, который на всю улицу орет: «Прогресс», женщина сгорела в своем доме!» Орет так, словно сам спалил эту женщину.

В приемной

В приемной уже ждут несколько человек. Одни сидят сгорбясь, упираясь локтями в колени и широко расставив ноги. Другие откинулись на спинки, выставили подбородки и пускают изо рта дым. Один из них, небритый, как морской еж, то и дело встает. У него из кармана выглядывает красная расческа. Он зевает, расхаживает по комнате. Но ни с кем не заговаривает. Стефаун чинно присаживается на край скамьи и начинает ждать, как и остальные.
В этом благословенном доме все словно неживые, кроме какой-то таинственной особы. Она то и дело исчезает за дверьми и возникает снова, выступая надменным твердым шагом и задирая нос. Это статная девица с высокой грудью и округлыми виляющими бедрами. Когда каблучки на подковках касаются пола, по икрам пробегает еле заметная дрожь. На что в ее фигуре ожидающие смотрят пристальней всего, умолчим. Но всякий раз, когда она появляется, мужчины поднимают голову, словно ждут, что сейчас произойдет нечто необычайное. Однако ничего необычайного не происходит. Девица так же горделиво шествует мимо них и исчезает за дверью, которой раньше никто не замечал. С чего это она слоняется взад-вперед? Нужник, что ли, ищет? Что это ей не сидится? Когда она исчезает, у людей, сидящих в ожидании, опять тускнеет взгляд, атмосфера снова наполняется неподвижной скукой.
Скоро одиннадцать.
Вот тут-то, наконец, дверь в кабинет министра открывается в первый раз за все утро. Из кабинета выходит беспокойная девица, неясно, как она туда попала, останавливается посреди комнаты, чтобы можно было со всех сторон видеть ее грудь, бедра и икры, и звонким, звучным голосом сообщает, что министр, к сожалению, не смог сегодня приехать. Поэтому приема не будет.
– Что такое? Нет министра?
– Болен он, что ли?
– Может, попозже будет?
– Он за границей?
– А вместо него никто не будет принимать? Быстроногая девица весьма терпеливо переносит этот град вопросов, ей такое, видно, не в новинку. Она спокойно разъясняет, что министр не за границей и не болен. Однако приехать он не смог по той причине, что занят: парламентская сессия, как известно, в ближайшее время заканчивается, и, пока не разъезжались депутаты, нужно решить множество важных вопросов. Никто вместо министра не принимает, поскольку от этого было бы мало толку, никакой заместитель не вправе решать вопросы, по которым люди обращаются к министру. Впрочем, насколько ей известно, в свой следующий приемный день министр будет принимать. Всего хорошего, до свиданья.