"ИСПОВЕДЬ" Евгений Евтушенко
 

Но разве это все-таки закон?
Взгляни, пушистый, словно одуванчик,
Смеется наш белоголовый мальчик,
Я не хочу, чтоб в это верил он…
Ты смотришь на меня, как неживая,
Но я прошу, колени преклоня,
Уже любимой и не называя,
— Мой старый друг, не покидай меня…
Не исчезай… Не исчезай…
Не исчезай… Не исчезай!!!
***
Любовь она тогда живая,
Любовь людей, а не зверья,
Когда тебе в глаза, желая,
Глядит желанная твоя.
Любовь она тогда живая,
Любовь людей, а не зверья,
Когда тебе в глаза, желая,
Глядит желанная твоя.
Любовь она тогда живая,
Любовь людей, а не зверья,
Когда тебе в глаза, желая,
Глядит желанная твоя.
***
Не исчезай…

Измученные, будто бы недугом,
Такою долголетнею борьбой
Не с кем-то третьим лишним,
А друг с другом.
Но прежде чем — наш сын кричит во сне
— Расстаться, ветер дом вот-вот развалит,
Приди хотя бы раз в глаза ко мне,
Приди своими прежними глазами
***
Не исчезай… Мы искупили грех.
Мы оба неподсудны, невозбранны.
Достойны мы с тобой прощенья тех,
кому невольно причинили раны.
***
Но прежде чем расстаться, как ты просишь,
Туда искать советов не ходи,
Где пустота, прикидываясь рощей,
Луну притворно нянчит на груди.
Но прежде чем расстаться, как ты просишь,
Услышь в ночи, как всхлипывает лед.
И обернется прозеленью осень.
И прозелень в прозренье перейдет.
***
Не исчезай. Исчезнуть можно вмиг,
но как нам после встретиться в столетьях?
Возможен ли на свете твой двойник и мой двойник? Лишь только в наших детях.
***
Но прежде чем — как мы жестоко жили!
— Нас бы с тобой вдвоем по горло врыть,
Когда мы научились быть чужими,
Когда мы разучились говорить.
В ответ — Не называй меня любимой…
Мне поделом, я заслужил, я нем,
Но всею нашей жизнью, гнутой, битой
Тебя я заклинаю, прежде чем…
***
Не исчезай. Дай мне свою ладонь.
На ней написан я — я в это верю.
Тем и страшна последняя любовь,
что это не любовь, а страх потери.
***
И все таки решившейся на все,
Кричу тебе — Любимая, неужто
Семья лишь соучастие в убийстве Любви?
Возможно, так бывает часто…

И чей-то чистый-чистый смех,
И закурить бы надо.
В пурге мелькают пушкинские бесы
— Не страшен их насмешливый оскал.
Страшны ларьки, аптеки и Собесы.
Нет, нет!!! Я не сюда попал!
Иду, сутуля плечи, как будто что-то проиграл,
А расплатиться нечем.
Нет! Нет! Я не сюда попал!
Я не сюда попал!
Любимая, больно!
Любимая, больно!
***
Упала капля, и пропала в седом виске,
Как будто тихо закопала себя в песке.
И дружба, и любовь — не так ли? — погребены,
Как тающее тело капли, внутрь седины.
Когда есть друг, то безлюбовье не страшно нам,
Хотя и дразнит бес легонько по временам.
Бездружье пропастью не станет, когда любовь
Стеной перед обрывом ставит свою ладонь,
Свою ладонь…
Страшней, когда во всеоружье соединяясь,
И безлюбовье, и бездружье окружает нас.
Тогда себя в разгуле мнимом мы предаем,
Черты любимых мы нелюбимым придаем.
Блуждая в боли, как будто в поле, когда пурга,
Мы друга ищем поневоле в лице врага.
И женщина вздохнет чуть слышно из темной мглы,
Когда признанья наши лишни, хотя милы.
Но среди вязкого болота, среди потерь
Так хочется обнять кого-то.
Товарищ, верь!
И разве грех, когда сквозь смуту, грызню, ругню
Так хочется сказать кому-то
— Я вас люблю, я вас люблю…
Не исчезай…
Забудь про третью тень.
В любви есть только двое.
Третьих нету.
Чисты мы будем оба в Судный день,
Когда нас трубы призовут к ответу.
***
Любимая, и это мы с тобой,

— Станцуем, а?
Ты бледен — плохо спал?
И чувствую, что никуда не денусь,
Но говорю поспешно — я оденусь…
Нет! Нет! Я не сюда попал…
А вслед — вот до чего вино доводит!
Как не сюда? Да именно сюда.
Расстроил всех собою и доволен?
С тобою просто, мальчик мой, беда
Я был расслаблен, зол и одинок.
Пришлось вернуться все-таки.
Я помню,
Как женщина в халатике японском
Открыла дверь на нервный мой звонок. Чуть удивилась, но не растерялась.
— А, ты вернулся?
В ней во всей была
Насмешливая умная усталость,
Которая не грела и не жгла.
— Решил остаться.
Измененье правил.
Начало новой светлой полосы…
— Я на минуту… Я часы оставил.
— Ах, да…часы…
Конечно же, часы…
В карманы руки зябкие засовываю,
А улицы кругом снежным-снежны…
В такси ныряю.
— Шеф, гони — за Соколом,
Есть комната, там ждать меня должны.
Мне открывает дверь она.
Но что такое с нею,
И что за странный взгляд?
— Уж около пяти, Не мог бы ты прийти еще позднее?
Ну, что ж, входи, куда теперь идти?
Расхохочусь, а, может быть, расплачусь.
Стишки кропал, а вышло, что пропал.
От глаз я прячусь, зыбко-зыбко пячусь.
— Нет! Нет! Я не сюда попал…
Я не сюда попал!
***
Любимая, больно!
Любимая, больно!
Ведь это не бой, а какая-то бойня.
Неужто мы оба и спиты, и спеты?
Куда я и с кем я?
Куда ты и с кем ты?
***
И снова ночь, и снова смех,
И чья-то песня наглая

сказала глухо:
«Уходи… Не надо…
Я вижу — ты не мой, а ты — ее…»
Меня любила девочка одна
с повадками мальчишескими дикими,
с летящей челкой и глазами-льдинками,
от страха и от нежности бледна.
В Крыму мы были.
Ночью шла гроза,
и девочка под молниею магнийной шептала мне:
«Мой маленький! Мой маленький!»
— ладонью закрывая мне глаза.
Вокруг все было гулко и торжественно,
и гром, и моря стон глухонемой,
и вдруг она, полна прозренья женского,
мне закричала:
«Ты не мой! Не мой!»
***
Ничто не сходит с рук,
Таков проклятый…
Ничто не сходит с рук,
Таков проклятый…
***
Прощай, любимая!
Я твой угрюмо, верно, и одиночество
— всех верностей верней.
Пусть на губах моих не тает вечно
прощальный снег от варежки твоей.
— Нет, Нет! Я не сюда попал.
Произошла нелепость — я ошибся.
Случаен и в руке моей бокал,
Случаен и хозяйки взгляд пушистый.

то эта шумная компания…
Из скольких я успел удрать — не счесть!
Уже как будто в новом был капкане я,
но вырвался, на нем оставив шерсть.
Я вырвался!
Ты спереди, пустынная свобода…
А на черта ты нужна!
Ты милая, но ты же и постылая,
как нелюбимая и верная жена.
А ты, любимая? Как поживаешь ты?
Избавилась ли ты от суеты;
И чьи сейчас глаза твои раскосые
и плечи твои белые роскошные?
Ты думаешь, что я, наверно, мщу,
что я сейчас в такси куда-то мчу,
но если я и мчу, то где мне высадиться?
Ведь все равно мне от тебя не высвободиться!
Со мною женщины в себя уходят, чувствуя,
что мне они сейчас такие чуждые.
На их коленях головой лежу,
но я не им — тебе принадлежу…
А вот недавно был я у одной
в невзрачном домике на улице Сенной.
Пальто повесил я на жалкие рога.
Под однобокой елкой с лампочками тускленькими,
посвечивая беленькими туфельками,
сидела женщина, как девочка, строга.
Мне было так легко разрешено приехать,
что я был самоуверен и слишком упоенно современен
— я не цветы привез ей, а вино.
Но оказалось все — куда сложней…
Она молчала,
и совсем сиротски две капельки прозрачных
— две сережки
мерцали в мочках розовых у ней.
И, как больная, глядя так невнятно
Поднявши тело детское свое,

в последних снежинках излетных,
в качанье ветвей с почернелою провисью льдышек…
Обратно не вдышишь.
Обратно не вдышишь…
Я словно корабль,
на котором все гибелью пахнет,
и прыгают крысы осклизлые в панике с палуб.
Эй, чайки! Не надо, не плачьте
— жалеть меня бросьте.
Меня покидают мои длинноногие гостьи.
Садятся они, как положено, первыми в лодки…
Прощайте, красотки!
Прощайте, красотки!
Уходит любимая,
будто бы воздух из легких,
навек растворяясь
в последних снежинках излетных,
в качанье ветвей с почернелою провисью льдышек…
Обратно не вдышишь.
Обратно не вдышишь…
***
Как стыдно одному ходить в кинотеатры
без друга, без подруги, без жены,
где так сеансы все коротковаты
и так их ожидания длинны!
Как стыдно — в нервной замкнутой войне
с насмешливостью парочек в фойе
жевать, краснея, в уголке пирожное,
как будто что-то в этом есть порочное…
Мы, одиночества стесняясь,
от тоски
бросаемся в какие-то компании,
и дружб никчемных
обязательства кабальные
преследуют до гробовой доски.
Компании нелепо образуются
— в одних все пьют да пьют, не образумятся.
В других все заняты лишь тряпками и девками,
а в третьих — вроде спорами идейными,
а приглядишься — те же в них черты…
Разнообразные формы суеты!
То та,

***
Как туфельки твои ко мне стучали
В том сентябре, ночами, на заре.
И лампочка, чуть свет свой источая,
Качалась в странном крошечном дворе.
И все вокруг светилось и качалось,
И было нам светло и высоко.
Не понимали мы, что все кончалось
Хотя бы тем, что начиналось все.
И разве мы могли тогда представить
На бревнышках, у стареньких ворот,
Что он потом замкнется, круг предательств,
И наш разрыв тот круг не разорвет.
Мне о тебе не надо вспоминать,
Ведь под моей рубашкой из нейлона,
Торча из ребер, дышит рукоять
В обмотке ленты изоляционной.
Ничто не сходит с рук:
ни самый малый крюк с дарованной дороги,
ни дружба с подлецом,
ни форс перед лицом, восторженной дурехи.
Ничто не сходит с рук:
ни ложный жест, ни звук
ведь фальшь опасна эхом,
ни жадность до деньги,
ни хитрые шаги, чреватые успехом.
Ничто не сходит с рук:
ни позабытый друг,
с которым неудобно,
ни кроха-муравей,
подошвою твоей раздавленный беззлобно.
Таков проклятый круг:
ничто не сходит с рук,
а если даже сходит,
ничто не задарма,
и человек с ума сам незаметно сходит…
Уходит любимая,
будто бы воздух из легких,
навек растворяясь

Вбежит по ветхому крылечку
В жару от счастья и тоски.
Вбежит промокшая, без стука,
Руками голову возьмет,
И шубка синяя со стула
Счастливо на пол соскользнет.
***
Когда мы любим — внутри свобода,
Что из неволи нас вызволяет.
И запах меда, и запах меда
Все извиняет, все позволяет,
Все извиняет, все позволяет,
Когда мы любим, когда мы любим…
***
Но мы любили так, как получалось
Желание в слова не облачалось,
Исполнившись, желанье не кончалось,
Желание в глазах у нас качалось,
Желание из кожи излучалось,
Желание само желало нас.
Ресницами в ресницы,
и мед сквозь них густой,
И не было границы меж телом и душой.
***
Мед текучий, мед могучий,
Дай мне сытость, жажду дай.
То отливом меня мучай,
То приливом награждай!
Мед текучий, мед могучий,
Дай мне сытость, жажду дай!
Мед текучий, мед могучий…
***
Был горек мед от непреложности
Того, что выскользнешь, растаешь,
Или, как прутик, переломишься,
Собою пахнуть перестанешь…
Но мед бродил во мне текуче,
И медом все вознаграждалось.
И ослепительно, и жгуче
Внутри опять звезда рождалась.
***
Когда мы любим — внутри свобода,
Что из неволи нас вызволяет.
И запах меда, и запах меда
Все извиняет, все позволяет,
Все извиняет, все позволяет,
Когда мы любим,
когда мы любим…

И С П О В Е Д Ь

Евгений Евтушенко


Выше тела ставить душу —
Жизнь, достойная урода.
Над душою ставить тело —
Это ложная свобода.
Помоги мне, мать природа,
Чтоб я не был из калек,
Чтобы тяжесть, чтобы сладость,
Чтобы даже горечь меда
Мою душу с моим телом
Тайно склеили навек…
Как бы я в жизни не куролесил
— Весел - не весел, трезв или пьян,
Где-то в Неаполе или в опале,
Как ни взлетел бы, как бы ни пал,
Как бы молиться судьба не велела,
Нету молитвы другой у меня
— Только бы, только бы ты не болела,
Только бы, только бы не умерла.
Если на улице вижу больницу
— Мысль о тебе будто нож под ребром.
Кладбищ нечистая совесть боится.
Местью грозят — мы ее отберем.
В тех, кто любимых пытает, нет Бога.
Смерти страшней истязанье твое.
Пусть отдохнет — ее спрячем глубоко,
Чтобы ты больше не мучил ее.
— Боже! — кричу я всей болью глубинной
— Что мне бессмертья сомнительный рай!
Пусть я умру — но не позже любимой
— Этой карой меня не карай,
Этой карой меня не карай…
Но я, как видно, с памятью моей
Вовеки помириться не сумею…
Мы с ней давно схватились на ножах.
Столкнув меня на темную тропинку,
Свалив, потом коленом в грудь нажав,
Она мне приставляет к горлу финку —
— Ты ведь любил!
Так что же сделал ты
С любовью,
так пырнув ее под ребра?
— Я не хотел…
— А мне из темноты: — Нечаянно?
Ха-ха, как это добро.
Я пощажу тебя — ты не умрешь,
Но я войду в тебя, как нож за нож.
С тобой ножом в боку я буду вместе
Всю жизнь твою
— вот памятью возмездье!
Из черных струй, из мглы кромешной,
Забыв захлопнуть дверь такси,